Новогоднее Баунти

Перст судьбы был неведом, когда «Валдай» вошёл в бухту Байода. Красивое местечко, доложу вам. Огромная подковообразная синь воды, где вволю рыбачат пеликаны. Картину дополняют островки, узкая песчаная коса с пальмами, и вновь аквамарин в роскоши тепла и карибского бриза.

Скорее припутались, чем пришвартовались, у причальчика между эпохами Колумба и первых паровиков.

Через неделю 1976-му следовало сдавать вахту. Так как деревянного добра посылалось на Кубу с перебором, то тамошние товарищи решили начать выгрузку после новогодней фиесты.

Всякий южный народ – изрядный выдумщик по части срубания лёгких денег. Вот и онипридумали своё «динамо». В доступном изложении такое переводилось: «А ну как вы, братья, завезёте жучков или других чудищ. Бессовестные твари возьми да и расплодись. И куда нам после с острова бежать? По сему, во спасение, извольте оставить барки. Мы тем временем их тотально протравим. Вы же, как янки, оттянитесь. А коменданте Фидель перестанет ломать голову, что с пустыми „хотелями” делать».

Мастер с дедом в шоковом состоянии: на кого оставить судно, если все должны его покинуть? Старпома, как хозяина артелки, беспокоил двухмесячный запас продуктов. При обесточенности многие, ей-ей, стухнут.

Прочие из экипажа были рады и поздравляли друг друга с отпуском.

Вопли старшего на хозяйстве подсказали решение: спустить к воде трап, рядом с ним – вельбот. Когда команда съедет, тот, переживающий, на средстве спасения пусть стережёт «Валдай». Для облегчения опасной миссии придать ему здоровяка матроса. А так как дизелёк бота должен обслуживать третий механик, то и того оставить, естественно, с согласным машинёром.

Блиц-опрос господ мотористов на желающего увильнуть от отдыха по-американски никого не выявил. Однако доброволец требовался. Начальство нахмурилось и стало спрашивать в «последний раз». Чувствуя, что заливаюсь краской от внутренней борьбы, уронил, как кирпич на ногу:

– Меня оставьте.

Чем очень обрадовал других и своего механика (Павла по псевдониму, Пантелеймона по паспорту). С пристрастием опрашивающие успокоились. Как-никак королевские вахты в полном составе остались при знамени.

Амигос подогнали драндулетный автобус. Счастливцы сделали нам ручкой. Покинутый «поляк» обработали кубинцы в химкомплектах. Рядом с теплоходом повтыкали страшные знаки.

Наконец, и мы, караульная четвёрка, оттолкнулись от борта. Спасательный вельбот по возможностям мощёнок довольно резво погнал к одному из островков. Если уж робинзонить, то только на нём. Обошли карлика – не глянулся. Стало быстро темнеть. Вспомнили комаров, кусающих злее нашенских. Вот тогда и настали минуты сомнений и мыслей вслух:

– А что если фумигация – туфта?.. 

Ну, походили они с баллоном, ну, совались в надстройку. Но чтобы вытравить там изрядную порцию убойного армейского, надо быть идиотами, или героями, или… русскими.(Вдруг дырочка (!) в резине).

Ход таких и продолженных мыслей быстро подвигнул нас развернуться в сторону «Валдая». Решили так: натянуть про-тивогазы, подняться в рубку, открыть настежь двери с бортов. На мостике при сквозняке, осмелев, стянули с лиц резину. Принюхались. Ничем не пахло. Старпому зачем-то приспичило побывать в каюте. Приняв боевой кошмарный вид, он потопал к себе. Вернулся радостным курортником, нашедшим креплёный источник.

– Ребята, что скажу: тараканы живы и даже…

Все разом прониклись одобрением к отвратным, несчастным существам. В непривычной судовой темноте и тихости разбрелись по каютам. Глаза закрылись сами собой. Потухающее сознание поставлено на отпуск.

Вальяжно проснувшись часу в десятом, собрались в столовой команды. Из одежды – майка да трусы.

Старпом, сощурившись, глядя на меня и Пантелеймона, усложнил задачу: погонять динамку – спасти артелку. Только стрелки сошлись на одном. Мне велели на всякий случай напялить противогаз и запустить «козла».

Свет от капов пропал уже на средних решётках. Сразу за трапом на нижних плитах стояла трёхцилиндровая динамка. Сотка по кВт действительно козлилась, запускалась только с одного положения и тряслась, будто скакала. Через запотевшие стекла, да ещё с полудохлым фонариком – ни чёрта лысого. Была не была, сдёрнул маску. Рассмотрел что надо и толкнул норовистую, переключился на щите.

Вспыхнул показавшийся ослепительным свет. Машинное чрево ожило, поблёскивая масляными подтёками. Задискантили гидрофорные насосы. «Авось пронесёт...» – пронёс.

Теперь выплывала задача поответственней. Через день надо встречать Новый год. Совет держали без увиливания.

– От меня, – сказал старпом, – сами знаете что и деликатесы.

– Берусь сделать картофель фри, – поклялся третий, – и показать кино.

– Сгодимся гарсонить и прокатить вас, как купчиков, – ответствовал за себя и ненаходчивого детинушку.

Программу утвердили. После промежуточного дня купания и балдения календарь дошёл до последней даты. Лично я начал с душа. Отвернув на полную синий маховичок, стал петь:

Гимназистки румя-я-ные, от мороза чуть пья-я-ные...

Создалось ощущение прохлады, а с закрытыми глазами представлялись картинки родины. Никогда не виденные те девчушки «грациозно сбивали рыхлый снег с каблучков». Необтёршийся поднялся палубой выше.

На камбузной плите кипел в масле изыск. Пантелеймон бдил подле. Подёргивая себя за левый ус, важничал непревзойдённым кухмейстером.

Чиф вернулся, неся большую картонную коробку с торчащими различными горлышками.

Когда сошлись стрелки на двенадцати дня, сели за стол. А чего себя томить ещё полсуток? По Москве считать, так четыре часа до курантов. Многие начали. И мы вот.

В открытые прямоугольные иллюминаторы сновали туда- сюда мухи. От лишнего тепла проступал пот. Всё решительно не походило на новогоднюю сказку.

– Начнём, что ли, – наигранно подначил старпом.

Тройка, конфузясь, кивнула.

– Сначала шампанское. – И он вытащил бутыли, как зайцев, за серебряные ушки.

В душе и в мозгу зажглись весёлые огонёчки. Пошёл обмен шуточками. Подали картошечку.

– Не угодно ли армянского коньячка?

– О да! – попадая в приличный тон, подтвердили мы.

Вспомнили про кино, когда стало невмоготу частить и закусывать. Третий, не рассчитывая на сочувствие, вздохнув, отправился в будку. Присудили ему прокатить самый душевный двухсерийный «Дом, в котором я живу».

Знакомые актёрские лица воспринимались пришедшими друзьями. Как хорошо было с ними! А тут ещё песня под пару гитар. Одна вела мелодию, вторая классно вторила ей:

Тишина за Рогожской заставою.

Спят деревья у сонной реки...

Пантелеймон честно довершил обещанное. Совершенно протрезвевшим подсел к нам. Опять принялись за праздничный припасец.

– Ну что, прокатимся? – загорелся Валерка.

Гильдийные особы передумали:

– Валяйте без нас.

Мне матросский кураж был по фиг, но тянуло в компанию. Спустившись в вельбот, дал подстрекателю заводную ручку.

– Крутани-ка!

На втором обороте нагретый за день солнцем дизелёк застучал. Валерка сбросил фалени и сел к рулю.

– Мамочка, в Архангельске помолись за меня!

Под роскошными качающимися звёздами мы неслись на бакен, торчащий, как шиш, посреди залива. Выходили при-цельно. Он быстро рос в размерах, пуча свой удивлённый зелёный глаз.

Валеркина душа требовала подвигов. Только ими можно смыть серость расписанных по вахтам и работам дней с долбанием за дело и авансом.

Накопленный адреналин вскипел на пределе матросского терпения. За мгновение до «поцелуя» ухарь положил руль влево, и мы разминулись с циклопом на расстоянии ладони. Новый заход был подобен. Бешеная кровь отхлынула от его мозгов, вельбот бессмысленно завилял. Тут замкнуло меня:

– Айда в посёлок, пивка попьём.

Такая мысль всякому понравится. Для начала предприятия понеслись к «Валдаю», взять одеколона. Склянки с ним на Кубе можно было сразу обменять на песо. Предельно пахучим и острым запахом «Шипра», «Тройного» пахли тамошние кра-сотки за неимением душков получше. Поднявшись на борт, заглянули туда, где недавно банкетничали и сами. Отцы-командиры так же сидели на диване, находя в общении приятность, держа по чуть-чуть.

Теперь подались на редкие огоньки далёкого посёлка, и в конце концов ювелирно притёрлись к пристаньке. Из ночной тьмы неслась страстная музыка латинос. Медленно прокатывались ретроамериканки с впечатляющими красными задними фонарями. Мы решительно шагнули навстречу мировому празднику.

Заведение, что первым попалось нам, располагалось на натуре. Только стойку бара и несколько столиков прикрывала хилая крыша. Зато был полный аншлаг. Казалось, все целый год жаждали этой ночи и вот дорвались. Прежде чем преступить черту, легко сделали «ченч». И через минуту сдали выручку за десяток бутылок сарбеса (пива).

После судовой вакцинации нас уже ничего не брало. 

Смахивающие на авторитетов с сигарами, приятельски улыбаясь, хлопали по плечу: «Русо, советико». Из трёх десятков испанских слов завязался разговорчик. Оказывается, помогая социализму расширяться, они порядочно повоевали в Анголе. Теперь «муче трабаха» (много работы), сетовали случайные дру-зья. Утешая их, пришлось сказать: у нас трабахи больше.

И всё бы гладко, политесно, да Валерка возьми и брякни:

– Спроси у чёрного, почему ихних девок нет?

Ас лобовых атак был удручающе просто устроен. Словами пользовался самыми простыми или матерными. Произошло непоправимое. Родной цвет, даже на незнакомом языке, они воспринимали на слух. Тыча пальцами в кожу рук, амигос почти завопили:

– Но чёрный! Мурена, мурена (иссиня-тёмный)!

Видно, это ужасно принципиально, как лозунг «Патрио о муэрто» (Родина или смерть) для их Фиделя.

– Будут бить, – прояснил я ситуацию.

Сейчас всё зависело, согласится ли рогатый попятиться...Обидчик кровный допёр:

– Мурена, точно, мурена...

Не съезжая с испаньолы, я вставил:

– Си, мурена.

Обстановка разрядилась. Парни сделали красивый жест: заказали крепкого «Бакарди». Подошёл момент, когда мы, разговаривающие на столь непохожих языках, стали отлично понимать друг друга.

«Ещё немного – и затухну», – выдала соображалка. «Обожди, дай попрощаться».

– Ну, всё, компаньерос, рот фронт...

Почему нет синьорит? Не тайна. Местные власти распорядились, опасаясь поножовщины. Велели гулящим особам в местах сосредоточия страстей в такую ночь не показываться.

Валерке обещали смуглянку за пустяк – за две поношенные рубашки. При этом он бычком тряс шеей и твердил понравившееся слово «маньяна» (завтра)...

...Просыпаюсь в родной каюте, испытывая интерес, что было дальше. Просовываю гудящую бестолковку в иллюминатор: вельбот на месте, а в нём на рыбинцах спит понятно кто. Так я этому обрадовался! Что державу вольными людьми представляли, конфликт уладили и казённое имущество сберегли.

Иду проведать остальных. Они всё там же и сидя досматривали добрые сны. Мой механик видел будущий домик на Кубани. Рядом стояла пока незнакомая, пусть и не новая «Волга». Из неё высовывались три дочки, махая ему нотными папка-ми. Сон старпома считывался хуже. Капитанство не светило, и потому душа Петровича жила прошлым. Какие-то живые картинки молодости, отдохновения от рейсов.

Бужу. В реальности мужики повели себя правильно: принялись поправлять головушки.

Теперь самая пора купаться. Какое потрясение от природы! Солнечные блики на заливе подобны рассыпанным хрустальным подвескам. Вступаю на песок косы и между пальмами вхожу, как в полотно самого лучшего мариниста – Господа Бога. Накупавшись, с обновлённой счастливой душой поворачиваю голову на странный, не свойственный природе звук.

Ба, да это наши прибывают, поди, восхищённые от «хотельного» безделья. Сейчас доложусь:

– А мы вот так. Я отсюда сторожу. Валерка вельбот караулит. Старпом с третьим на самом опасном – проветривают. Так что порядок...

Когда поступили первые фантастические счета за буржуазный отдых, Москва договорилась с Гаваной. Страшилки отрядом жесткокрылых вывели за рамки братских отношений.

Понадобилось почти четверть века исторической ломки, чтобы такой отдых кто-то мог себе позволить – водились бы деньжата...

Под осень того года Валерку умыкнула с флота хохлушечка пекарь. Все задатки понравиться она, несомненно, имела. Раз попробовав её «маньяны», он уже не мог отвернуть, как прежде у бакена.

Мы встретились на тайваньской переправе (второй лесобирже). Симпатяжка, гордясь главным своим приобретением, семенила рядом. Он же тащил пухлые украинские чемоданы.

Вместо слов просто рассмеялись от одной только нам известной истории и прошли. Я на вахту, окрученный – в семейную жизнь.